Сага о великой эпохе: «Не печалься о прошлом, не тревожься о будущем» Продолжение 1
Начало статьи смотри по данной ссылке.
«Тридцать серебряников»
Мой дед по отцовской линии Сазонов Александр Гавриилович родился 2 октября 1904 года и вырос в деревне Елизаветино ныне Кармаскалинского района Башкирии. Не знаю, как и когда наши предки облюбовали эти края. Знаю одно: они были неплохими крестьянами, любившими свою землю и умеющими трудиться на ней.
Дедушке от его родителей досталось уже довольно крепкое хозяйство. В Елизаветино насчитывалось тогда больше ста дворов. Основана она была давно, а названа, как говаривали старожилы, в честь царицы Елизаветы. Вокруг деревни – поджаренные солнцем летом и серебристо-суровые зимой поля и пастбища, неподалеку – большое рыбное Барское озеро. Барское потому, что жил на его берегу барин, местный помещик, бежавший сразу после революции 1917 года в Китай. В озеро впадала маленькая речушка, которая, благодаря запрудам, имела местами довольно широкое русло и вдоволь питала влагой травянистую пойму – рай для косарей.
То там, то здесь на поля, на пастбища заступал лес, где-то хвойный, где-то лиственный. В лесу зверья, грибов полно, ягод и орехов – сколько хочешь.
В таких деревнях крестьянские семьи, трудившиеся на совесть в поле, умело ведущие свое хозяйство и успевавшие воспользоваться природными дарами, твердо стояли на ногах.
У дедушки Александра Гаврииловича в самом центре деревни был выстроен большой дом из дерева хвойных пород – так называемый пятистенник. Крыша из листового металла, в то время редкая крыша. Ворота во двор деревенские прозвали царскими, вероятно, за их размер и величественный внешний вид. Сам двор был вымощен природным камнем. От других крестьянских дворов он отличался ухоженностью и количеством хозяйственных построек. Кроме пары сараев – ими в деревне удивить сложно, – дедушка построил просторную баню, мельницу, большой амбар, который можно было проехать насквозь. То есть, подвода, движущаяся за лошадью, въезжала в одни ворота, разгружалась и выезжала в другие. Под осень амбар доверху наполнялся мешками с зерном, в основном, с пшеницей. Ежегодно под двести центнеров ржи, овса и пшеницы готовилось под помол, для обмена на другие продукты и для прочих целей. Здесь же, во дворе, возвышалась конюшня со стойлами не менее чем под десять лошадей. Лошади были слабостью прадеда. Он и безнадежно больную кобылу или жеребца выходить мог. Именно от него любовь к этим умным, доверчивым и беззащитным животным перешла к дедушке.
Зимой, когда жизнь в деревне в основном замирала, работа у дедушки не прекращалась. На своей мельнице он перемалывал летний урожай. Нельзя с уверенностью сказать, была ли это ветряная мельница или она работала на какой-то другой тяге. Но в любом случае ручного труда на ней хватало.
Крепкое крестьянское хозяйство требовало от дедушки, да и от других членов семьи, немалого времени. Не менее восьми лошадей, трех коров, несколько свиней, несколько десятков овец, домашняя птица, пара десятков семей пчел требовали разнообразных кормов и постоянного ухода. Безусловно, без привлечения рабочих рук со стороны обойтись не могло. Особенно в страду, летом, когда и урожай надо убрать вовремя, и сена накосить, пока не задождило… Но нещадной эксплуатации односельчан никогда не было. Если дед и нанимал работников, то делалось это исключительно на добровольной не постоянной основе и с нормальной компенсацией. Образно говоря, как вспоминала бабушка, дед больше отдавал, чем брал. А, кроме этого, кто бы к дедушке не обращался с просьбой – одолжить ли жеребца под плуг, взять ли телегу сено вывезти, – он никому не отказывал. Но если уж о ком-то думал плохо – не щадил, мог открыто сказать обо всем прямо в глаза. Его прямота и откровенность нравились далеко не всем, особенно лодырям, выпивохам, которые развалили свое хозяйство и привыкли жить за чужой счет. Тех же, кто работал, засучив рукава, любил и почитал особо. Причем, никогда не разделял людей ни по возрасту, ни по национальности, если человек отличался трудолюбием, кем бы он ни был, – относился с уважением. Среди уважаемых были и те, с кем дружил, и те, с кем был в деловых отношениях. Дома у него часто гостили и о делах говорили как односельчане, так и жители соседних деревень. Нередко на чашку чая заезжал к дедушке из деревни Тансаитово зажиточный татарин Гендулла. Говорили они в основном на татарском. Дома у дедушки никто ничего не понимал, кроме прадеда: он тоже знал этот язык. А Гендулла, разгоряченный чаем и приятной беседой, все восклицал: «Эх, Сашка, хорошо по-татарски каляка¢ешь!». Действительно, дедушка в совершенстве знал и башкирский, и татарский. Во-первых, наверное, потому, что обладал определенными способностями. А, во-вторых, помогало это ему в делах: в округе было много башкирских и татарских деревень.
Сам дедушка трудился от зари до зари. Тяжелой крестьянской работы никогда не избегал. Все, что нажил, отпечаталось мозолями на руках. Хозяйство у дедушки действительно было крепким, но жил он скромно, без роскошеств. Любил простую пищу, соленья и квашеную капусту. Одевался как все – в грубые холщевые брюки, рубаху-косоворотку. Бабушка говорила, чем богаты были, так это тем, что не одну пару татарских лаптей сносили.
В начале тридцатых годов Политбюро ЦК ВКП(б) приняло секретное Постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», которым представителям власти на местах, уже приступившим к обобществлению средств производства и уничтожению и разграблению имущества зажиточной части крестьянства, по сути окончательно «развязывались» руки, давались четкие указания, как вести эту работу.
. У кулаков должны были быть изъяты средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы.
Трудолюбивый и зажиточный с точки зрения основного малоимущего и завистливого большинства деревни крестьянин мой дед в одночасье стал социально опасным элементом. Репрессированных отправляли на поселения на необжитые земли Предуралья, средней полосы, в Казахстан и Сибирь. Власть страховалась от возможного мятежа ограбленных, доведенных до отчаяния людей. Сопротивлявшихся арестовывали. Скрывавшихся искали и сажали в тюрьмы. Насилие, пренебрежение к людям и человеческим судьбам – все это стало повседневной реальностью.
В Елизаветино раскулачивать, кроме дедушки, было некого. А революционно-романтический дух раскулачивания чудесным образом вселился в самые широкие слои населения деревни и буквально распирал самый нижний и многочисленный из них. Поэтому еще до оглашения решения о раскулачивании кое-кто считал вполне естественным заглянуть к деду, скажем, по-соседски, и попросить либо взаймы, либо, не кривя душой, насовсем какую-то вещь или зерна, или денег. «Навещали» дедушку в любое время суток, все, кому в голову приходили прозорливые мысли, считая, что все равно ему уезжать, какие уж тут могут быть церемонии и условности!.. Дед терпеливо, не перебивая, выслушивал сбивчиво объяснявшихся посетителей и отдавал им то, за чем они пришли.
Сегодня значительная часть исследователей считает, что действия власти в то время пользовались заметной поддержкой, что сталинские репрессии, благодаря последовательной пропаганде и массовому обнищанию сельхозпроизводителей, воспринимались подавляющей частью населения как правомерные. Поэтому надеяться на лучшее семье крестьянина, на которой уже стояло клеймо «кулацкой», не приходилось. Государство поставило цель ликвидировать кулачество как класс, предполагавшую насильственное и бессудное лишение зажиточных крестьян, использующих наемный труд, всех средств производства, земли и гражданских прав. Оно уничтожало основную социальную группу сельского населения, способную организовать и материально поддержать сопротивление проводившейся коллективизации. Но коллективизация подорвала сельское хозяйство. В результате раскулачивания, голода, массового бегства крестьян в города, деревня потеряла многие миллионы рабочих рук. Были расстреляны, замучены в концентрационных лагерях, сосланы на необжитые и непригодные для сельского производства земли, по сути, лучшие представители крестьян – трудолюбивые, бережливые, квалифицированные, умелые хозяева.
Скорее всего, в списки кулацких хозяйство моего деда внес райисполком на основании решения собрания колхозников либо батрацко-бедняцкого собрания. Таким образом, власть обеспечивала легитимность репрессивных мер. Оставалось дело за малым: организовать «процесс»…
Вскоре наступил день, когда дедушке официально объявили, что пора, мол, съезжать…
В упомянутом выше постановлении высылаемым и расселяемым кулакам при конфискации у них имущества предписывалось оставлять лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов. Денежные средства высылаемых кулаков должны были быть конфискованы с оставлением, однако, на руках некоторой минимальной суммы (до 500 рублей на семью), необходимой для проезда и устройства на месте.
При конфискации имущества должна была производиться точная опись и оценка конфискуемого имущества, с возложением на сельские советы ответственности за полную сохранность конфискованного. Мне не известно, описывалось ли имущество деда. Наверное, что-то описывалось, так как попало в последующем на аукцион (и такие мероприятия, оказывается, проводились в то время). Хотя никаких документов в госархиве на этот счет не осталось: зачем «засорять» историю!..
То, что из дома, с усадьбы не было вынесено и вывезено по распоряжению особоуполномоченного райисполкомом руководителя, проводящего конфискацию имущества, подверглось основательной «чистке» со стороны малоимущих односельчан, которые, теперь, не обращая уже особого внимания на хозяев, тащили со двора все, что приглянулось.
Продолжение следует
20.09.2011